Вечером пришёл Виктор. Усталый, молчаливый. Мы поужинали почти без разговоров. Я не могла найти слов — всё, что хотелось сказать, казалось слишком резким, слишком обидным.
— Витя, — сказала Людмила Васильевна, — а не переехать ли мне сюда пораньше? Что в городе сидеть, деньги на квартиру тратить?
— Мам, подожди, — ответил Виктор. — Давай сначала документы оформим, а потом…
— А что тут оформлять-то? — удивилась она. — Дом всё равно мой будет. Чего ждать?
Я встала из-за стола. Не могла больше слушать, как распоряжаются моей жизнью.
— Наташ, ты куда? — окликнул Виктор.
— Спать, — коротко ответила я.
Лежала в постели и думала. Двадцать лет назад я переехала в этот дом молодой женой. Помню, как Виктор гордо показывал мне комнаты, как мы планировали, где что поставить. Я была так счастлива! Свой дом, своя семья, своё будущее…
А теперь получается, что ничего моего здесь нет. И не было никогда.
Дочка Лена звонила на следующий день. Жила она в другом городе, работала, строила карьеру. Голос у неё был встревоженный:
— Мам, папа мне рассказал про бабушку и дом. Ты как к этому относишься?
— А как я должна относиться? — устало ответила я.
— Мам, ну это же неправильно! Ты в том доме половину жизни прожила! И я там выросла!
— Папа говорит, что это просто формальность.
— Какая формальность? — возмутилась Лена. — Мам, ты не позволяй себя так использовать! Поговори с ним серьёзно!
После разговора с дочерью я окончательно решилась. Надо говорить с Виктором. Открыто, без обиняков.
Дождалась, когда Людмила Васильевна уехала в город по своим делам. Мы остались одни — впервые за несколько дней.
— Витя, — сказала я, — садись. Поговорим.
Он насторожился. Видимо, по моему тону понял, что разговор будет серьёзный.
— Ты собираешься переписать дом на маму, — начала я спокойно. — Хочу понять: почему.
— Наташа, мы же уже обсуждали…
— Нет, не обсуждали. Ты сказал — я выслушала. А теперь я хочу услышать настоящие причины.
Виктор помолчал, потом тяжело вздохнул:
— Мама одна. Ей тяжело в городе, в той маленькой квартире. А здесь простор, воздух…
— Хорошо. А почему не можешь просто предложить ей переехать к нам? Зачем переоформлять документы?
— Ну… — он замялся. — Она беспокоится за будущее. Боится, что останется без ничего.
— А я? Я не боюсь остаться без ничего?
— Наташ, ну что ты говоришь! Разве я тебя брошу?
— Витя, — сказала я очень серьёзно, — а если с тобой что-нибудь случится? Если ты заболеешь или… не дай Бог, умрёшь? Что со мной будет?
— Ничего не случится!
— Но если случится? Я останусь на улице. Дом будет принадлежать твоей матери, а не мне. Я — чужая.
Виктор молчал. Видимо, до него только сейчас дошло, о чём я говорю.
— Я консультировалась с юристом, — продолжила я. — Если дом оформлен не на меня, я не имею на него никаких прав. Никаких, Витя. Двадцать лет жизни — и никаких прав.
— Но мама…
— А что мама? — перебила я. — Она прожила свою жизнь. Вырастила сына, имела мужа. У неё есть квартира, пенсия. А у меня что? Я всю жизнь в этом доме прожила! Дочь здесь родила и вырастила! Каждый уголок своими руками обустраивала!
Голос мой дрогнул. Я не хотела плакать, но слёзы подступили к горлу.
— Я не против того, чтобы мама с нами жила, — сказала я тише. — Но почему дом должен быть на неё? Мы же семья, Витя. Мы с тобой — семья.
Виктор сидел молча, опустив голову. Потом поднял глаза:
— А если я завещание на тебя напишу?
— Завещание можно изменить в любой момент. А дом — это навсегда.
Мы долго молчали. Потом Виктор встал:
— Мне надо подумать.
— О чём думать? — не выдержала я. — О том, кто тебе дороже — жена или мать?
— Наташ, не ставь меня в такое положение…
— Это не я тебя ставлю! — вспыхнула я. — Это ты сам себя поставил! Ты решил отдать дом матери, не спросив мнения жены!
Виктор ушёл. Хлопнул дверью и ушёл к матери в город.
Вечером он не вернулся. Я лежала одна в большой кровати и думала: может, зря затеяла этот разговор? Может, надо было промолчать, согласиться, не портить отношения?
Но потом вспомнила слова юриста. Вспомнила, как Людмила Васильевна уже распоряжается в доме. И поняла: нет, правильно сделала. Не могу же я всю оставшуюся жизнь жить в чужом доме на птичьих правах.
Виктор вернулся на следующий день. Вид у него был растерянный, усталый.
— Поговорил с мамой, — сказал он, не глядя на меня.
— И что?
— Она… она сказала, что боится за будущее. Что если со мной что-то случится, то некому её будет защитить.
— А кто меня будет защищать?
Виктор наконец посмотрел на меня:
— Наташ, я не знаю, что делать. Мама плакала. Говорила, что я её предаю.
— А меня ты не предаёшь?
— Ты же сильная. Ты справишься.
— Витя, — сказала я тихо, — мне пятьдесят два года. Я всю жизнь дома сидела, детей растила, хозяйство вела. Какая я сильная? Если ты меня оставишь без крыши над головой, куда я пойду?
Он молчал. Потом вдруг сказал:
— Знаешь, что мама сказала? Что другая жена поняла бы и не стала бы скандалить.
Эти слова ударили как пощёчина.
— Другая жена, — повторила я. — Понятно.
— Наташ, я не это имел в виду…
— А что ты имел в виду? Что я плохая жена? Что я недостаточно хорошо отношусь к твоей матери?
— Нет, конечно…
— Тогда что? Витя, ответь мне честно: ты считаешь, что я должна отказаться от всех прав на дом, в котором прожила двадцать лет?
Долгая пауза. Потом он тихо сказал:
— Не знаю.
— Тогда подумай, — ответила я. — И реши: кто тебе важнее. А я подожду.
Прошла неделя. Виктор ходил мрачный, почти не разговаривал. Людмила Васильевна приезжала каждый день — видимо, давила на сына. Я их разговоров не слушала, но по лицу Виктора понимала: ему тяжело.
А мне было ещё тяжелее. Каждый день в доме, который может перестать быть моим, казался последним. Я смотрела на цветы, которые сама сажала, на занавески, которые сама шила, на фотографии на стенах — и сердце сжималось.
В субботу утром Виктор сказал:
— Наташ, я решил.
Я замерла.
— Не буду переписывать дом на маму, — сказал он тихо. — Напишу завещание на тебя.
— Витя…
— Нет, выслушай. Ты права. Это наш дом. Мы здесь вместе жили, вместе строили семью. Ты имеешь право на него не меньше моего.
Я почувствовала, как с души свалился тяжёлый камень.
— А мама?
— А мама пусть живёт с нами. Места хватит. Но хозяйка в доме — ты.
— А как же её беспокойство за будущее?
Виктор помолчал:
— Знаешь, я понял одну вещь. Мама всю жизнь боялась остаться одна. И из-за этого страха готова разрушить нашу семью. Но я не могу ради её спокойствия рисковать нашим браком.
В этот момент приехала Людмила Васильевна. Зашла в дом с привычным видом хозяйки, но что-то в наших лицах её насторожило.
— Что случилось? — спросила она.
— Мам, садись, — сказал Виктор. — Поговорим.
Она села, не снимая пальто. Будто чувствовала: разговор будет неприятный.
— Я не буду переоформлять дом на тебя, — сказал Виктор прямо.
Людмила Васильевна побледнела:
— Что?.. Витя, мы же договорились…
— Это было неправильное решение. Наташа — моя жена. Она имеет право на этот дом.
— А я что, не имею права? — голос у Людмилы Васильевны дрогнул. — Я твоя мать! Я тебя родила, вырастила!
— Мам, я тебя не оставлю. Живи с нами сколько хочешь. Но дом остаётся семейным.
— Семейным… — горько усмехнулась она. — А я не семья, получается?
— Ты семья. Но Наташа — моя жена. И её интересы для меня важнее.
Эти слова прозвучали как приговор. Людмила Васильевна заплакала:
— Я так и знала! Женился — и мать забыл! Чужая женщина стала роднее!
— Мам, не говори так…
— А как мне говорить? — всхлипнула она. — Двадцать лет я надеялась, что сын о матери позаботится. А он…
Она поднялась, взяла сумку:
— Ладно. Буду знать, где моё место.
— Мам, не уходи, — попросил Виктор. — Поговорим спокойно…
— О чём говорить? Всё ясно. Ты сделал выбор.
Она ушла. Хлопнула дверью так же, как недавно хлопнул Виктор.
Мы остались вдвоём. Молчали долго.
— Жалеешь? — спросила я тихо.
— Не знаю, — честно ответил он. — Мне больно видеть маму такой. Но… я понял, что не могу жертвовать нашим браком ради её страхов.
— Она простит?
— Не знаю. Надеюсь.
В следующий понедельник мы пошли к нотариусу. Но не за теми документами, о которых я случайно услышала. Виктор написал завещание на моё имя. На всякий случай. Чтобы я знала: что бы ни случилось, дом останется моим.
Людмила Васильевна не звонила две недели. Потом позвонила, но говорила только с сыном. Коротко, сдержанно. Со мной здоровалась через силу.
Прошёл месяц. Потом ещё один. Отношения оставались напряжёнными. Людмила Васильевна приезжала редко, держалась отчуждённо. Виктор страдал, но не показывал.
А потом, неожиданно, пришла открытка. Из деревни, где она гостила у племянницы. Коротко, но от души:
“Витя и Наташа! Простите старуху за глупости. Поняла: главное — чтобы дети были счастливы. А остальное приложится. Скучаю. Людмила.”
Когда Виктор прочитал открытку, у него на глазах выступили слёзы.
— Приедет, — сказал он. — Мама приедет.
— И будет жить с нами?
— Если захочет. Но уже по-другому. Как гость, а не как хозяйка.
Людмила Васильевна приехала через неделю. Привезла гостинцев из деревни, букет полевых цветов. Обняла сначала сына, потом меня.
— Наташенька, — сказала она тихо, — прости меня. Старая дура, испугалась одиночества. А чуть семью не разрушила.
— Людмила Васильевна, что вы… — начала я.
— Нет, выслушай. Ты хорошая жена моему сыну. И хорошая хозяйка. А я… я боялась, что буду никому не нужна. Вот и придумывала всякое.
Она помолчала, потом добавила:
— Если разрешите, буду иногда приезжать. Не насовсем — у меня в городе свои дела. Но в гости. По-родственному.
— Конечно, — ответила я. — Приезжайте. Это ваш дом тоже.
— Не мой, — покачала головой Людмила Васильевна. — Ваш с Витей. А я — свекровь. Гостья дорогая, но гостья.
В тот вечер мы сидели втроём на террасе, пили чай с деревенским мёдом. Людмила Васильевна рассказывала про племянницу, про деревенскую жизнь. Виктор слушал, улыбался. А я думала: как важно иногда отстоять своё право быть счастливой. Не агрессивно, не злобно — а просто честно сказать: я тоже имею право на место под солнцем.
Дом остался нашим. Настоящим нашим — Виктора и моим. А Людмила Васильевна стала приезжать раз в месяц. Привозила пирожки, помогала с садом, рассказывала новости. И никогда больше не вела себя как хозяйка.
Только иногда, поливая цветы или убираясь в доме, она говорила:
— Наташа, а ты молодец. Не позволила себя в угол загнать. Правильно сделала.
И я понимала: она искренне рада, что проиграла тот спор. Потому что выиграла нечто большее — уважение сына и невестки. И мир в семье.
А вечерами, когда мы с Виктором сидели на кухне за чаем, он иногда говорил:
— Наташ, ты меня прости за ту историю. Я чуть не наделал глупостей.
— Забудь, — отвечала я. — Главное, что ты вовремя понял.
— Понял что?
— Что семья — это не только кровное родство. Это ещё и выбор. Каждый день выбираешь: быть вместе или врозь. Доверять или подозревать. Защищать друг друга или искать виноватых.
— И мы выбрали правильно?
— Мы выбрали быть вместе, — улыбалась я. — А это всегда правильно.
Дом остался наш. Тёплый, уютный, полный воспоминаний и надежд. И я знала: что бы ни случилось, он будет моим. Не потому, что так написано в документах. А потому, что я имею на него право. Право женщины, которая двадцать лет здесь жила, любила, растила детей, мечтала о будущем.
И никто не может у меня это право отнять.
