Виктор вернулся с работы пораньше. Свежий букет лиловых ирисов – в руках, коробка с её любимыми пирожными – в пакете. Мысленно он уже приготовил целую речь, начинающуюся со слов: “Дорогая, я был неправ”. Эту фразу жена обычно встречала с особой благосклонностью.
Он открыл дверь в квартиру и крикнул, не разуваясь:
— Галя, я дома!
Тишина. Только ходики на кухне мерно отсчитывали секунды.
— Галя? — неуверенно повторил он, проходя внутрь.
Первое, что бросилось в глаза — пустая вешалка. Исчезло её красное пальто, которое обычно висело с края. Зонтик, стоявший в углу, тоже пропал. Виктор нахмурился, быстро прошёл в спальню.
Шкаф был приоткрыт. Правая половина — её половина — опустела. Аккуратные стопки свитеров, белья, футболок — всё исчезло. На полке не было любимых духов и баночек с кремами. Только пыльные следы там, где они раньше стояли.
Виктор медленно опустился на край кровати. Ирисы выпали из ослабевших пальцев, рассыпались по полу. Он оглядел комнату, словно ища подсказки. На тумбочке белел сложенный вчетверо лист бумаги.
“Я не сержусь. Просто мне тоже важно быть счастливой.”
Виктор перечитал короткую записку дважды. Затем скомкал её в кулаке и швырнул в стену.
— Подумаешь, демарш устроила, — буркнул он в пустоту. — Поживёт у мамы неделю и вернётся.
Но в глубине души зашевелилось что-то похожее на тревогу. В холодильнике обнаружился только пакет холодного чая, апельсин и початая пачка масла. Её любимая чашка исчезла с полки. Любимые книги — с тумбочки.
“Слишком основательно для простой обиды”, — подумал Виктор, но тут же отмахнулся от этой мысли.
Первая неделя без Галины была почти приятной. Никто не ворчал из-за разбросанных носков. Не требовал внимания по вечерам, когда он просматривал рабочие файлы. Он мог спокойно допоздна сидеть в офисе, не объясняясь по телефону. Холостяцкая свобода вернулась, пусть и временно.
Но когда минула вторая неделя, а от Галины не было вестей, внутри появилось странное ощущение пустоты. Дома стало тихо — не уютно-тихо, а мертвенно-безжизненно. Он поймал себя на том, что разговаривает вслух, просто чтобы нарушить эту тишину.
К началу третьей недели беспокойство переросло в настоящую тревогу. Он позвонил тёще, но та сухо ответила, что не желает быть посредником. Позвонил друзьям Галины — никто не отвечал. Словно вся её жизнь вдруг отделилась от его.
Виктор стоял посреди гостиной, где всё ещё пахло её духами, и впервые за много лет ощутил себя бесконечно одиноким. Без ужина, ждущего в холодильнике. Без тихого шороха страниц, когда она читала перед сном. Без её голоса, спрашивающего, как прошёл день.
Оказалось, что этот голос был важнее, чем он думал. Просто Виктор привык считать его частью фона — как тиканье часов или шум дождя за окном. И лишь когда он исчез, стало понятно, насколько пусто без него.
Он сел за стол и впервые задумался: неужели всегда ставил работу выше неё? Не просто в словах, а по-настоящему. И сможет ли он когда-нибудь это исправить?
Маленький городок в двух часах езды от столицы встретил Виктора моросящим дождём. Он вышел из машины, поёжился от сырости и поднял воротник пальто. Адрес, который сообщила ему тёща после долгих уговоров, оказался старым двухэтажным домом с резными наличниками и палисадником.
— Только не вздумай её обижать, — предупредила тёща напоследок. — Она впервые за много лет выглядит… спокойной.
Виктор нервно одёрнул пиджак. Он не взял цветов — понимал, что это выглядело бы фальшиво. Не готовил красивых речей — все слова вылетели из головы, стоило увидеть дом, где теперь жила Галина. Окна на втором этаже горели тёплым светом. На крыльце стояли глиняные горшки с какими-то растениями.
Он медлил, прежде чем позвонить. Впервые за их пятнадцатилетний брак Виктор испытывал страх перед встречей с собственной женой. Раньше ссоры заканчивались примирением — он что-то обещал, она прощала, и жизнь текла дальше по накатанной колее. Но теперь, после месяца её отсутствия, он понимал: всё изменилось.
Дверь открылась раньше, чем он нажал на звонок. Галина стояла на пороге — в домашнем платье, с небрежно собранными волосами, без макияжа. Она выглядела моложе и… свободнее.
— Я видела, как ты подъехал, — просто сказала она.
Ни удивления, ни радости, ни гнева. Только спокойная констатация факта. Виктор поймал себя на мысли, что не знает, как начать разговор. Все заготовленные фразы звучали фальшиво даже в его голове.
— Можно войти? — спросил он наконец.
Галина помедлила, словно размышляя, потом кивнула и отступила в сторону.
В маленькой гостиной было уютно и тепло. Пахло свежей выпечкой и травяным чаем. На стенах — картины с местными пейзажами. На столике — раскрытая книга и очки.
— Ты здесь… одна? — осторожно спросил Виктор.
— Да. Сняла комнату у хозяйки, — Галина указала на кресло. — Садись. Будешь чай?
Он покачал головой. В горле пересохло, но дело было не в жажде.
— Галя, я… — начал он и замолчал, подбирая слова.
— Зачем ты приехал, Витя? — спросила она напрямик, садясь напротив.
Виктор внимательно посмотрел на жену. Раньше он редко по-настоящему вглядывался в её лицо. А сейчас заметил тонкие морщинки в уголках глаз, лёгкую седину на висках. Годы летели, а он всё пропускал, погружённый в бесконечную работу.
— Я хочу домой, — просто сказал он. — Но если ты не хочешь, я пойму.
Галина долго молчала, разглядывая его так, словно видела впервые. Может, и правда впервые — без привычной маски делового человека, без показной уверенности. Просто уставший мужчина, который боится потерять последнее тепло в своей жизни.
— Ты изменился, — заметила она наконец.
— Нет, — честно ответил Виктор. — Я всё тот же. Я не могу пообещать, что перестану работать. Но я могу пообещать, что теперь ты будешь важнее.
Он не произносил громких фраз о любви. Не клялся всю жизнь посвятить ей. Просто говорил правду — единственное, что ещё могло спасти их брак.
Галина смотрела на него и молчала, словно взвешивая что-то. Потом медленно выдохнула.
— Хорошо. Но у нас будут правила.
Она не бросилась к нему в объятия, не расплакалась от счастья. В её глазах не было прежней мягкости и готовности всё прощать. Была твёрдость и… уважение к себе.
— Какие правила? — спросил Виктор, ощущая, как внутри шевелится страх. Не перед начальством, не перед провалом на работе — перед возможностью, что его могут не простить.
Галина подошла к окну, за которым моросил дождь.
— Мы начнём с чистого листа. Без старых обид и претензий. Но я больше не буду прощать, если ты снова поставишь работу выше нас.
Она повернулась к нему, спокойная и решительная:
— Я нашла себя здесь. Начала писать — представляешь? Местная газета печатает мои заметки. У меня появились друзья, своя жизнь. Я поняла, что могу быть счастливой и без тебя. И ты должен это понять.
Виктор медленно кивнул. Он впервые увидел в ней не просто “свою жену”, а отдельного человека — с мечтами, стремлениями, внутренней силой. Человека, которым можно гордиться.
— Я понимаю, — тихо ответил он. — И я… рад за тебя.
Галина улыбнулась — впервые за этот вечер. Неуверенно, словно пробуя на вкус новые отношения, новые чувства.
— Тогда, может быть, чаю? — спросила она. — И расскажешь, как ты жил этот месяц. По-настоящему расскажешь, без отговорок и делового тона.
Она протянула руку, и Виктор осторожно пожал её. Это было не примирение — это было знакомство. Словно они встретились впервые, с чистого листа. И в этот момент он понял, что впервые за долгие годы готов по-настоящему слушать и слышать.
