Я медленно взял со стола стакан с водой и сделал глоток. Моя рука не дрогнула.
— И это все? — спросил я спокойно.
Ее смех оборвался. Улыбка сползла с лица. Она смотрела на меня с недоумением, которое быстро сменялось растерянностью. Моя реакция была не по ее сценарию.
— Что… что значит «и это все»? — пролепетала она. — Ты что, не понял? Я сказала, что ты восемнадцать лет был посмешищем!
— Я все понял, Марина, — ответил я, глядя ей в глаза. — Вопрос в другом. Поняла ли что-нибудь ты?
— Что я должна была понять? — ее голос дрогнул от возмущения. — Что ты рогоносец? Что я тебя обвела вокруг пальца?
Я покачал головой.
— Нет. Ты должна была понять, что такое быть родителем. Но, видимо, так и не смогла.
Я полез во внутренний карман пиджака и достал старую, немного потертую фотографию. Положил ее на стол перед Мариной.
На ней был я и семилетний Павлик. Мы сидели на полу в обнимку, оба смеялись, а вокруг были разбросаны детали конструктора.
— Помнишь этот день? — спросил я. — За неделю до того, как ты меня выгнала. Мы тогда всю ночь собирали этот замок. А утром Павлик принес мне свой рисунок и сказал, что я лучший папа на свете.
Марина смотрела на фотографию, и ее лицо стало жестким.
— К чему эти сантименты?
— Это не сантименты. Это ответ. Ты думаешь, я не знал? Марина, я все знал. С самого начала.
Ее глаза расширились. Она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле.
— За пару дней до развода, когда ты уже все спланировала, я случайно нашел в ящике стола медицинскую карту Павлика.
Ту, что заводили при рождении. И там была указана группа крови отца, ты указала. Не моя. И не твоя. Элементарная логика, Марина.
Я понял все в ту же секунду. И твою измену, и твой план выставить меня идиотом.
Я сделал паузу, давая ей осознать услышанное. Ее лицо медленно бледнело. Вся ее тщательно выстроенная триумфальная речь рассыпалась в прах.
— Но… почему? — прошептала она. — Почему ты молчал? Почему платил?
— А что это меняло? — я посмотрел ей прямо в глаза. — Кровь? Бумажки? Марина, я семь лет был для этого мальчика отцом. Я учил его кататься на велосипеде. Я читал ему сказки на ночь.
Я любил его. И в тот момент, когда я узнал правду, я понял одну простую вещь: моя любовь к нему не стала меньше. Она не зависит от группы крови.
Я забрал фотографию со стола и убрал обратно в карман.
— Ты отняла у меня возможность видеть его, но не могла отнять право его любить. И эти алименты… это не было наказанием для меня.
Это была моя единственная возможность заботиться о нем. Дать ему хоть что-то. Я платил не тебе, Марина. Я платил своему сыну.
Она молчала. Вся ее спесь, вся ее уверенность испарились. Она смотрела на меня так, будто видела впервые.
— Твой новый муж дал ему Диснейленд. А я дал ему первые семь лет его жизни. И любовь, которую ты, со всеми своими деньгами и победителями, так и не смогла ни понять, ни оценить.
Ты думала, что мстишь мне, а на самом деле ты просто обкрадывала собственного ребенка, лишая его отца. Не по крови, а по духу.
Я встал из-за стола, оставив на нем несколько купюр за свой сок.
— Передай Павлику от меня поздравления. И вот это.
Я достал из кармана маленькую деревянную фигурку волка, которую вырезал накануне. Идеально отшлифованную, покрытую лаком. Он в детстве обожал сказки про волков.
— Он поймет.
Я развернулся и пошел к выходу, не оборачиваясь. Я не чувствовал ни триумфа, ни злорадства. Только легкую грусть. И покой. Потому что я знал, что моя любовь была настоящей. А все остальное — просто пыль.
Вернувшись в мастерскую, я долго не мог приняться за работу. Воздух, наполненный запахом свежей стружки, казался густым и тяжелым.
Я поставил точку в истории, которая длилась восемнадцать лет. Я сказал все, что хотел. Но ощущение недосказанности не проходило.
Прошла неделя. Я уже почти смирился с мыслью, что мой подарок так и не дошел до адресата, а разговор в кафе был лишь финальным аккордом, после которого наступает тишина.
В один из вечеров, когда я уже собирался закрывать мастерскую, на пороге появился высокий молодой человек.
Он был одет в простую футболку и джинсы, и смотрел на меня с каким-то смешанным чувством любопытства и неловкости.
Я узнал его не сразу. Время изменило его черты, но взгляд… Взгляд остался прежним.
— Здравствуйте, — сказал он. — Олег?
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
Он шагнул внутрь и протянул мне руку. В его ладони лежала та самая фигурка волка.
— Мама отдала. Сказала, от вас.
Мы помолчали. Он рассматривал стеллажи с инструментами, заготовки, готовую мебель.
— Она была в ярости, — вдруг сказал он, не глядя на меня. — Кричала что-то про то, какой вы… нехороший человек.
И какой я неблагодарный. Я сначала ничего не понял. А потом она все рассказала. Про кровь, про то, что вы знали.
Он поднял на меня глаза.
— Это правда? Вы знали?
— Да, — просто ответил я.
— И все равно… платили? Зачем?
Я подошел к верстаку, взял в руки рубанок, провел пальцем по гладкому металлическому боку.
— Потому что я помнил мальчика, который любил сказки про волков и мечтал построить самый большой замок из конструктора. Для меня ничего не изменилось. Он был моим сыном.
Павлик долго молчал. Он подошел ближе, взял с верстака небольшой брусок дерева, повертел его в руках.
— Отчим… он хороший. Он много для меня сделал. Но он никогда не читал мне сказок. И не строил со мной замков.
Он положил брусок на место.
— Можно мне посмотреть, как вы работаете? — спросил он неожиданно.
Я улыбнулся. Впервые за много лет это была легкая, искренняя улыбка.
— Конечно. Хочешь, научу?
Он кивнул.
Мы просто стояли рядом в старой мастерской, и я показывал ему, как из бесформенного куска дерева рождается что-то живое и настоящее. И я понял, что некоторые вещи важнее крови. Важнее слов. Это была не точка. Это было начало.
