Малая гостиная была обставлена с нарочитой роскошью: тяжелые бархатные портьеры, антикварный столик, приглушенный свет.
На столике — три черные коробки и одна шкатулка из палисандра.
Я взяла шкатулку и протянула ее Ане.
— Анечка, это тебе.
Троица за нашими спинами затаила дыхание. Лена, не выдержав, шагнула вперед.
— Алин, может, сначала нам? А то мы как-то… неловко себя чувствуем, — она попыталась изобразить смущение.
— Не волнуйтесь, ваша очередь придет. Открывай, Аня.
Аня с недоумением посмотрела на меня, потом на шкатулку. Ее пальцы дрожали, когда она подняла крышку.
Внутри, на синем бархате, вспыхнуло холодным огнем бриллиантовое колье. Рядом лежали серьги и несколько золотых браслетов.
Лена ахнула. У Кати отвисла челюсть.
— Вот оно что, — прошипела Лена, ее глаза впились в драгоценности. — Значит, этой серой мыши — все, а нам — что, пустые коробки? Ты совсем с ума сошла от денег, Алина? Чем она лучше нас?
— Всем, — мой голос был спокоен. — Но раз уж вы так торопитесь, открывайте свои подарки. Давайте, не стесняйтесь.
Они, расталкивая друг друга, ринулись к столу. Секунда, и крышки полетели на пол. Лена вытащила из коробки уродливую маску с хищным носом.
— Это что такое? — прошипела она. — Какая-то дурацкая шутка?
Катя и Оксана тоже держали в руках свои «портреты». Недоумение на их лицах сменилось гневом.
— Ты издеваешься над нами? — выплюнула Катя. — Мы к тебе со всей душой, а ты…
И тут Лена рассмеялась. Громко, истерично.
— Я поняла! Это она так мстит! За то, что мы ей тогда денег не дали. Алин, ты серьезно? Столько лет прошло, а ты все еще дуешься?
Мы же тебе как лучше хотели! Чтобы ты сама на ноги встала, а не сидела на шее!
В этот момент щелкнуло. Ее слова пробили броню моего холодного спокойствия. Я вспомнила не просто пустой холодильник.
Я вспомнила, как умоляла их одолжить хоть немного денег на лекарства для отца, который тогда лежал больной. И как они все втроем нашли тысячи причин для отказа.
— Сама на ноги встала? — повторила я, и мой голос прозвучал так, что они вздрогнули. В нем не было крика.
В нем была сталь. — Эта маска, Лена, — твой портрет. Жадный рот, вечно требующий. И лживый язык. Ты говорила, что у тебя ни копейки, а через неделю хвасталась новым телефоном.
Я повернулась к Кате.
— А это — ты. Вечно поддакивающая, с улыбкой сочувствия на лице, но с пустыми, слепыми глазами.
Ты видела, как мне плохо, но предпочитала не замечать. Так удобнее.
Мой взгляд впился в Оксану, которая попятилась к стене.
— А ты, Оксана, просто затыкала уши. Чтобы не слышать, не знать, не вникать. Чтобы не пришлось делать выбор. Трусость — тоже предательство.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Лена, ее лицо исказилось от ярости. Она замахнулась маской. — Ты… ты всегда была никем! И без своего богатого муженька ты снова станешь никем!
— Это не подарки. Это зеркала, — отрезала я. — Я хотела, чтобы вы хоть раз увидели себя настоящих. Без прикрас.
Аня сжимала в руках шкатулку, ее взгляд испуганно метался от меня к разъяренной троице.
— Алина, я не понимаю… Зачем все это? Мне не нужно никаких подарков.
— Нужно, Аня. Поверь мне, — я мягко коснулась ее руки. — Вы спрашивали, чем она лучше? Тем, что никогда не говорила о помощи, а просто помогала.
Я повернулась к остолбеневшей троице.
— Помните, как-то раз, в самый лютый мороз, я отдала вам свою единственную целую куртку, Лена, потому что твою порвали?
А сама пошла домой в рваной ветровке. А на следующий день Аня принесла мне свой старый, но теплый пуховик.
Сказала, что он ей мал. Она не знала, что в кармане она забыла пять тысяч рублей. Крупную для нас всех тогда сумму.
Я пыталась их вернуть, но она сделала вид, что не понимает, о чем речь.
Я посмотрела на Катю.
— А помнишь, как я сидела без работы, и у меня под дверью кто-то оставлял пакеты с едой?
Там всегда была гречка и пачка того самого печенья, которое я люблю. Только Аня знала, какого именно. Она делала это тайком, чтобы вы не засмеяли ее за «глупую доброту».
Мой взгляд остановился на Ане. Она стояла бледная, как полотно, и качала головой, беззвучно шепча: «Не надо, Алина, не надо…»
— Надо, Аня. Надо. Они должны знать. Вы все кричали о дружбе, а она молча действовала.
Она отдавала последнее, хотя у самой тогда были трудности. Она никогда не рассказывала вам об этом, потому что настоящая доброта не ищет зрителей.
Я снова повернулась к ним.
— Эти украшения, — я кивнула на шкатулку, — стоят очень дорого. Но это не подарок. Это мой долг.
Я знаю, что у Ани сейчас болеет сын, и нужны огромные деньги на лечение. Так вот, Аня, этих денег хватит.
На все. И еще останется. Это не милостыня. Это благодарность.
Лена вдруг бросилась вперед, ее лицо исказилось в уродливой гримасе.
— Отдай! Она этого не заслужила! Это должны были быть мы!
Дмитрий, который все это время стоял в дверях, шагнул вперед и преградил ей путь. Его спокойный вид был страшнее любой угрозы.
— Я думаю, вам пора, — сказал он тихо, но так, что ни у кого не осталось сомнений.
Оксана и Катя, бросив на меня полные ненависти взгляды, схватили свои маски и попятились к выходу. Лена еще секунду сверлила меня глазами, потом развернулась и выбежала вон.
В комнате остались только мы трое. Аня плакала, прижимая к себе шкатулку.
— Зачем ты так, Алин? Зачем унизила их?
— Я не унижала их. Я просто показала им правду, — я подошла и обняла ее. — А правда иногда бывает очень уродливой.
Ты была рядом, когда я была никем. Теперь моя очередь быть рядом.
Я посмотрела на Дмитрия. Он улыбнулся и кивнул. В его глазах я видела не жалость, а гордость.
В тот вечер я не чувствовала себя победительницей, отомстившей врагам. Месть — удел слабых.
Я чувствовала себя архитектором, который снес старый, прогнивший дом, чтобы на его месте построить новый.
Прочный. Честный. И в этом новом доме не было места для масок. Только для настоящих лиц.
