Первой опомнилась Катя.
— Дим, я не поняла, что это значит? Какая Оля? Ты же говорил, все решено!
Дима, багровый от злости, шагнул к матери.
— Ты не посмеешь. Я твой сын! А она… она беременна!
— Я уже все посмела, — Нина не отступила. — Ребенку нужна стабильность и любящие родители. А вы начали с разрушения. Это не фундамент. Грузчики, я оплачу вам неустойку. Выносите коробки.
— Я подам в суд! Я оспорю! — кричал Дима ей в спину.
— Подавай, — спокойно ответила Нина, закрывая за ними дверь. — Только учти, создание некомфортных условий я могу доказать. Свидетели есть. Адвокат тети Веры будет в восторге.
Она услышала, как на лестничной клетке Катя зашипела на Диму: «Я тебе говорила, надо было снимать! Идиот! Я не собираюсь жить с твоей матерью, если она такая!»
Дверь лифта хлопнула. Нина прислонилась к двери. Внутри была звенящая, холодная пустота, которая постепенно наполнялась уважением к себе. Она подобрала фотоальбом, поставила на место.
Потом подошла к окну. Во дворе Дима и Катя яростно спорили. В какой-то момент Катя махнула рукой, села в такси и уехала.
Дима остался один. Он пнул коробку и сел на корточки, обхватив голову руками. Нина отошла от окна. Ей не было его жаль.
Через неделю в дверь позвонили. На пороге стояла Оля. В руках у нее была не выпечка, а сумка с инструментами.
— Тетя Нина, привет. Мама сказала, у вас тут битва была. Я подумала, может, замок сменить для спокойствия?
Они сидели на кухне. И впервые за долгие годы Нина не чувствовала себя одинокой. Она рассказывала, Оля слушала. А потом сказала:
— Отец всегда говорил, что дядя Игорь тебя не просто любил, он тебя защищал. Даже когда его не станет.
Телефонный звонок от Димы раздался еще через месяц.
Голос был поникший. Он просил прощения, говорил, что Катя от него ушла, сделав аборт, что он все осознал. Просил дать ему еще один шанс.
— Я тебя прощаю, Дима, — ответила Нина. — Но жить мы будем отдельно. Если захочешь наладить отношения, начни с малого: найди работу и сними себе жилье. А мой дом — это моя крепость.
И ключей от нее у тебя больше нет.
Положив трубку, она поняла, что муж оставил ей не просто стены. Он оставил ей право выбора.
И она, наконец, сделала его в свою пользу. На следующий день она записалась на курсы ландшафтного дизайна.
Если она не может вернуть свою дачу, она создаст сад на балконе. Свой собственный. С нуля.
***
Прошло пять лет.
Нина стояла на балконе, который теперь мало напоминал стандартную лоджию в панельном доме.
Он утопал в зелени: плетистый клематис обвивал стены, в ящиках цвели петунии и лобелия, а в углу в большом горшке росла карликовая туя.
Ее увлечение ландшафтным дизайном переросло в небольшое, но любимое дело.
Она оформляла балконы и террасы для таких же, как она, жителей мегаполиса, которые скучали по зелени.
За спиной раздался смех. Это была Оля. За эти годы она стала для Нины не просто племянницей, а дочерью, которую у нее никогда не было.
Она часто заезжала после работы, и они подолгу сидели на кухне или на этом самом балконе, разговаривая обо всем на свете.
— Тетя Нин, тебе тут какой-то мужчина звонил, — сказала Оля, протягивая ей телефон. — Голос знакомый, но не разобрала. Просил перезвонить.
Нина взяла телефон. Незнакомый номер. Она нажала на вызов, и сердце, вопреки ее воле, екнуло.
— Мам? — голос на том конце был хриплым и неуверенным. Это был Дима.
Они не виделись три года.
После того самого дня он несколько раз пытался наладить контакт, но каждая попытка сводилась к завуалированным просьбам о деньгах или жалобам на жизнь.
Нина вежливо, но твердо пресекала это. И он пропал.
— Здравствуй, Дима.
— Мам, я… я тут недалеко. Можно я зайду? Буквально на пять минут.
Нина посмотрела на Олю. Та понимающе кивнула и начала собираться.
— Я пойду, мне еще в магазин надо. Позвони, если что.
Нина согласилась. Она знала, что должна встретиться с ним один на один.
Он поднялся через полчаса. Очень изменившийся. Похудевший, с уставшими глазами и сединой на висках.
В руках он держал небольшой, кривовато собранный букет полевых цветов.
— Это тебе, — он протянул цветы. — Сам собирал. За городом.
Они прошли на кухню. Дима сел на тот самый стул, на котором сидел в день своего ультиматума. Он долго молчал, разглядывая свои руки.
— Я работаю, — наконец сказал он. — Водителем. На стройке. Живу в общежитии. Нормально, в общем.
— Я рада, Дима.
— Я знаю, что натворил дел, — он поднял на нее глаза, и в них не было прежней наглости. Только горечь. — Думал много.
Особенно по ночам, когда в общаге тихо. Понял, что отец был прав. Во мне… во мне есть какая-то гниль, мам. Я не знаю, откуда она.
Нина молчала. Она не собиралась его утешать или разубеждать.
— Я не за деньгами, — торопливо добавил он. — Я… я хотел бы просто… иногда звонить. Узнавать, как ты. И все. Я больше ничего не прошу. Я не имею права.
Он рассказал, что пытался найти Катю, но ее след простыл. Что ему до сих пор стыдно. Что он часто вспоминает дачу и то, как отец учил его забивать гвозди.
Когда он уходил, Нина впервые за эти годы почувствовала не злость и не обиду, а сложную, тяжелую жалость.
Он был ее сыном, но в то же время — совершенно чужим, сломленным человеком, который только начинал свой долгий путь к самому себе.
— Ты можешь звонить, Дима, — сказала она ему на прощание. — Раз в месяц. По выходным.
Он кивнул, как ребенок, которому разрешили маленькую радость, и быстро ушел.
Нина закрыла за ним дверь. Она не стала менять замок. В этом больше не было нужды. Крепость была не в замках, а внутри нее.
Она вернулась на свой балкон, вдохнула пряный аромат цветов и посмотрела на закатное небо.
Впереди была ее собственная, спокойная и ясная жизнь. И никто больше не мог потребовать ее освободить.
