Он вскочил, опрокинув бокал. Красное вино растеклось по мрамору. Настя замерла, её пальцы сжимали край ванны — маникюр цвета заката, который он называл «вульгарным», когда я выбрала его в прошлом году.
— Что ты… как ты… — он задыхался, будто рыба на берегу.
— Через “островок”милый. Ты же сам научил меня пользоваться поиском.
Настя встала, оборачиваясь шелком. Её взгляд скользнул по моему стёганому пальто, немытой челке, остановился на кольце — вольфрамовом, потёртом.
— О, так это и есть та самая… — начала она сладким голосом, но я перебила:
— Жена. Та самая жена. Чья кредитка оплатила твои серёжки.
Достала распечатки, швырнула на пол. Чек на кольцо приземлился у её ног. Она нахмурилась, читая гравировку.
— Н.П. — моя вечность? — засмеялась я, включая диктофон. — Надёжнее было бы написать «пока хватает зарплаты».
Он шагнул ко мне, но споткнулся о халат. В его глазах мелькали знакомые тени — вина, страха, злости. Те самые, что я видела, когда он врал про давление и виагру.
— Выходи, — прошипел он. — Не позорься.
Но я села на кровать, сняв перчатки. На простыне лежала коробка от кольца.
— Не волнуйся, я не надолго. Просто хотела показать Насте кое-что.Достала телефон, открыла фото: наш двор, скамейка, где он клялся любить меня «пока смерть не разлучит». — Видишь эту яму? Здесь похоронены все твои обещания.
Настя схватила сумочку, направляясь к двери. Но я блокировала выход.
— Ты ведь знала? — спросила я, глядя ей в глаза. — Знаешь, как пахнет его ложь по утрам? Смесь кофе и стыда.
Она выругалась, толкнула меня. Бирюзовая серьга зацепилась за мою пряжку, упала, разбившись на осколки.
— Собирай своё дерьмо и проваливай! — закричал он, но я уже держала в руке чек — его подпись, его предательство.
— Не беспокойся. Я уже ухожу. — Улыбнулась, поднимая осколок бирюзы. — Кстати, камень-то искусственный. Как и всё, что ты дарил.
На улице зарядил дождь. Я шла, не чувствуя холода. В кармане звонил телефон — адвокат. Завтра мы подадим на развод, а сегодня… Сегодня я купила бутылку того самого шампанского, что он заказал для неё. Но пить буду одна. Которая наконец перестанет спрашивать, почему у папы «болит голова» каждые выходные.
***
Адвокат положила папку на стол — толстую, как наша свадебная книга пожеланий. Только вместо напутствий «на долгие годы» здесь были распечатки переписок, фотографии чеков и показания портье из «Лазурного берега».
— Он предлагает 30% имущества, — сказала она, поправляя очки. — Говорит, вы никогда не работали, а его доходы…
— Его доходы пахли чужими духами, — перебила я, тыча пальцем в строку о кредите на кольцо. — Пусть объяснит суду, почему брал займы на «мою вечность», пока я оплачивала ипотеку своей зарплатой.
Мы сидели в том самом кафе, где он делал предложение. Теперь здесь пахло не свежими круассанами, а пылью от документов. Через окно виден его офис — стеклянная башня, где он играл роль примерного семьянина.
Суд назначили на 14 февраля. Иронично. В зале пахло дезинфекцией и ненавистью. Он вошёл в новом костюме, но без галстука — тот самый, что я подарила ему на последний день рождения, остался висеть на стуле в нашей спальне. Рядом с ним — Настя, в пальто из той самой кредитки. Бирюзовые серьги сверкали, как мишени.
— Ответчик, признаёте ли вы факт супружеской измены? — спросил судья.
Он заерзал. Глаза метались между мной и Настей, которая внезапно увлеклась маникюром.
— Это… мы просто коллеги…
Адвокат щёлкнула пультом. На экране всплыли фото: они в джакузи, его рука на её талии, время на часах — 23:47. Дата: 14 февраля. Годовщина нашей первой встречи.
— Коллеги, которые делят гидромассаж? — адвокат подняла бровь.
Зал загудел. Его лицо покрылось пятнами, как старое яблоко.
Когда объявили решение — 65% имущества, моя доля в квартире, алименты на Лизу — он вскочил, опрокинув стул.
— Ты счастлива?! — зашипел он, блокируя мне выход. — Разрушила всё!
Я достала из сумки вольфрамовое кольцо. Провела пальцем по надписи внутри: «Навсегда».
— Разрушила только твою ложь. А «навсегда» — оно оказалось короче, чем твоя кредитная история.
Настя ждала его у лифта. Когда дверь закрылась, я увидела, как она срывает с уха бирюзовую серьгу — та сломалась, оставив красную царапину.
Квартира опустела. Его вещи вынесли в чёрных пакетах, будто вырезали раковую опухоль. Я сидела на полу среди коробок, слушая, как Лиза смеётся в соседней комнате — впервые за месяцы.
Вечером пришло SMS: «Забери свой чайник. Он напоминает о тебе».
Я ответила: «Оставь себе. Тебе нужно что-то, что будет обжигать, когда солжёшь Насте».
А потом открыла окно. Воздух пах не виной, а дождём. И свободой.
***
Он ломился в дверь, как ураган, выдыхающий перегаром и злобой. Его кулаки оставляли вмятины на дереве, которое мы выбирали вместе, когда мечтали о «семейном гнезде». Лиза испуганно прижалась к моим ногам.
— Ты обокрала меня! — рявкнул он, вваливаясь в прихожую. Его глаза налились злостью как перезревшие сливы. — Сидела дома, а теперь забрала квартиру, машину…
— И Лизу, — добавила я тихо. — Не забудь про Лизу.
Он фыркнул, тыча пальцем в сертификат на стене — мою дипломную работу по архитектуре, пылившуюся годы.
— Твои дурацкие чертежи не стоят и ломаного гроша! Ты ничего не заработала!
— Зато я заработала право не делить постель с предателем.
— Ты сгубила мою жизнь! — завыл он, хватая со стола вольфрамовое кольцо. — Это моё!
— Надпись внутри ещё читается? — спросила я, поднимая осколок бирюзовой серьги. — «Навсегда». Смешно, правда?
Он швырнул кольцо в стену. Оно отскочило, попав в фото нашей свадьбы. Стекло треснуло, разделив его лицо пополам — как будто сама судьба поставила диагноз.
— Ты кончиная! Слышишь? Никто тебе не поверит!
Но я уже включала диктофон. Его голос, пьяный и сдавленный, заполнил комнату: «Настя, я разведусь, как только она подпишет отказ от…»
— Полагаю, суду будет интересно, как ты планировал «законно» меня обокрасть.
Он замер, будто его пригвоздили к полу собственным враньём. Из кармана его пиджака выпала пачка сигарет — марка, которую курит Настя. С ментоловым смрадом, что он называл «отвратительным», когда я пробовала курить в юности.
— Убирайся, — прошептала я. — Прежде чем Лиза запомнит тебя не папой, а тем, кто бьёт кулаками по дверям.
Он пнул стул, но уходя, споткнулся о порог. Как тогда, в номере отеля. Как всегда, когда нёс чушь о «вечной любви».
А вечером, закрашивая вмятины на двери, я нашла под шкафом осколок бирюзы. Выбросила в окно. Пусть ветер унесёт, как унёс всё, что было между нами фальшивым.
И когда Лиза спросила: «Папа больше не придёт?», я ответила, гладя её по волосам:
— Придёт. Но только если научится стучать.
А внизу, под балконом, его новенькая машина, теперь моя, сверкала на луже — как та бирюза, которой больше нет.
***
Он перестал звонить через месяц. Его голос растворился, как следы шин под дождём у подъезда. Я вынесла на помойку последнее, что напоминало о нём: коробку от виагры, завалявшуюся за холодильником, и перегоревшую гирлянду с нашего первого Нового года.
Сегодня пришло письмо: его уволили. Служебный роман, растрата средств на подарки «сотруднице».
Вечером заказала тот самый стейк, что гнил в мусорке два года назад. Ели с Лизой, смеясь над её рисунками: дом с окнами-сердцами, мама в короне, а папа — маленькая собачка где-то на краю листа.
Когда она заснула, я достала чертежи из старой папки. Линии будущего музея дрожали в луче настольной лампы, как нерешительные шаги. Завтра позвоню бывшему университету. Говорят, там ищут преподавателя с «жизненным опытом».
На балконе, где он курил, оправдываясь «стрессом», теперь стоит мой стол. Ветер играет листами с эскизами, срывая с них пыль прошлого. Бирюзовый феникс ловит лунный свет — оказывается, он меняет оттенок, когда небо чистое.
А внизу, у подъезда, его тень иногда замирает, глядя на наши новые шторы — алые, как та помада из такси. Но звонка в домофон нет. Только эхо шагов, тонущее в шуме города.
Я научилась спать на своей стороне кровати. Оставшуюся половину заняли Лизины куклы и макеты моих зданий. Они растут выше, этаж за этажом, пока не упрутся в потолок. Скоро куплю выше потолок.
Или перееду. В дом у моря, где волны смывают надписи на песке. Где «навсегда» длится ровно до следующего прилива.
