Я перечитала сообщение несколько раз. Значит, Виктор был прав. Пока я выгребала все сбережения на лечение внучки, сын действительно присматривал себе новую машину.
“Серёж, нам надо поговорить”, — мои пальцы дрожали, когда я набирала номер.
“Мам, давай завтра? Я сейчас в автосалоне, документы подписываю. Просто скинь деньги на карту”.
Что-то оборвалось внутри. Сколько лет я была для него банкоматом? Вечно работающим, безотказным банкоматом с бесконечным кредитом доверия.
“Нет, Серёжа. Больше денег не будет”.
“Что значит не будет? Мам, ты чего? Я же уже все документы подписал!”
“А как же Алёнкин корсет? Реабилитация?”
“Мам, ну хватит уже про этот корсет! Нормально у неё всё со спиной. Врачи перестраховываются”.
В трубке повисла тяжёлая тишина. Я слышала только своё дыхание и далёкий голос менеджера автосалона.
“Значит так, сын. Я продам свою машину и отдам тебе деньги. Последний раз. А потом…”
“Мам, не надо твою машину! Лучше вон с Виктором поговори, у него же есть заначка”.
“Что?”
“Да брось, я же знаю, что он дочери своей помогает. Каждый месяц переводы делает. А мне значит нельзя?”
Я похолодела. Виктор помогает дочери? У него есть дочь?
Вечером я ждала мужа с работы, перебирая в памяти двадцать лет совместной жизни. Как же так? Почему он никогда не говорил о ребёнке?
“Рита, ты чего не спишь?” — Виктор зашёл на кухню.
“Расскажи мне о своей дочери”.
Он замер в дверях. Потом медленно опустился на стул.
“Кто тебе сказал?”
“Это неважно. Расскажи”.
И он рассказал. О дочери Насте, которой сейчас двадцать пять и которая всю жизнь живёт в другом городе. О том, как платил алименты все эти годы. О том, как помогал ей с учёбой в медицинском. И о том, как каждый месяц переводит деньги — но не ей, а в детский хоспис, где она работает волонтёром.
“Почему ты молчал?”
“Боялся, что ты не поймёшь. Мы не жили с её матерью. Так, скоротечный роман. Сначала стыдно было рассказать, а потом всё откладывал, думал как-нибудь потом, когда подходящее время будет… Прости, что утаил от тебя.”
Утром я поехала к сыну. Он жил в съёмной квартире на окраине города — просторной, с хорошим ремонтом. В прихожей стояли коробки с новой техникой. На вешалке висела брендовая куртка.
“Мам, ты чего без предупреждения?” — Сергей выглядел недовольным.
“Принесла кое-что”, — я достала свой блокнот с записями долгов. — “Держи. Здесь все суммы, которые я тебе давала. Миллион триста тысяч за десять лет”.
“И что?”
“А то, сынок, что я больше не дам ни копейки. Никогда”.
Он усмехнулся: “Ладно, разберусь как-нибудь. Папа поможет”.
“Папа? Тот самый, который платил минималку по алиментам?”
“Мам, ну что ты начинаешь? Я же не виноват, что у тебя с ним не сложилось”.
Я смотрела на сына и не узнавала его. Где тот мальчик, который копил карманные деньги на подарок маме? Который плакал, когда разбил копилку?
Вечером я снова приготовила борщ. Тот самый, над которым завис этот разговор. Виктор пришёл с работы, сел за стол.
“Витя…”
“Да?”
“Я всё решила. Больше никаких денег”.
“Уверена?”
“Да. И знаешь… я хочу познакомиться с твоей Настей. Может, пригласим её в гости?”
Он улыбнулся и взял меня за руку. А я подумала — какие же мы все разные. Одни дети берут и берут, не задумываясь. Другие отдают, не требуя ничего взамен. И наши метания между “сыном и кошельком” — это на самом деле выбор между любовью и манипуляцией. Я выбрала любовь. Настоящую. Ту, которая не измеряется деньгами.
А сын… пусть учится жить сам. Как говорила моя бабушка: “Хочешь помочь ребёнку — дай ему вырасти”.